- Замолчите, сударыня! - вскри

			
			
			чал Фельтон. - Не  говорите мне  этого! Я
пришел, чтобы вы  обещали мне,  дали честное  слово, поклялись всем, что для
вас свято, что не посягнете на свою жизнь.
     - Я не хочу обещать,  - ответила миледи. - Никто так не уважает клятвы,
как я, и, если я обещаю, я должна буду сдержать слово.
     - Так обещайте, по крайней мере, подождать, не покушаться на себя, пока
мы не увидимся  снова! И, если  вы после того, как увидитесь со мной, будете
по-прежнему упорствовать в вашем намерении, тогда делать нечего... вы вольны
поступать, как вам угодно, и я сам вручу вам оружие, которое вы просили.
     - Что ж, ради вас я подожду.
     - Поклянитесь!
     - Клянусь нашим богом! Довольны вы?
     - Хорошо, до наступления ночи.
     И он бросился из комнаты, запер за собой дверь и стал ждать в коридоре,
с пикой солдата в руке, точно заменяя на посту часового.
     Когда солдат вернулся, Фельтон отдал ему его оружие.
     Подойдя  к  дверному  окошечку,  миледи  увидела, с  каким исступлением
перекрестился Фельтон и как пошел по коридору вне себя от восторга.
     Она  вернулась  на свое место с  улыбкой злобного презрения  на  губах,
повторяя  имя божие, которым она только что  поклялась, так и  не научившись
познавать его.
     - Мой бог? - сказала она.  - Безумный фанатик! Мой бог -  это я  и тот,
кто поможет мне отомстить за себя!
      XXVI. ПЯТЫЙ ДЕНЬ ЗАКЛЮЧЕНИЯ
     Между тем  миледи наполовину уже  торжествовала победу,  и  достигнутый
успех удваивал ее силы.
     Нетрудно было  одерживать  победы,  как она делала это до  сих пор, над
людьми, которые  легко поддавались обольщению и которых галантное придворное
воспитание быстро увлекало в ее сети; миледи была настолько  красива, что на
пути  к  покорению мужчин  не  встречала сопротивления со  стороны  плоти, и
настолько ловка, что без труда преодолевала препятствия, чинимые духом.
     Но  на  этот  раз  ей пришлось  вступить  в  борьбу  с  натурой  дикой,
замкнутой, нечувствительной благодаря привычке  к  самоистязанию.  Религия и
суровая  религиозная  дисциплина  сделали  Фельтона  человеком,  недоступным
обычным  обольщениям. В этом восторженном уме роились такие  обширные планы,
такие мятежные замыслы,  что в нем не оставалось  места для случайной любви,
порождаемой   чувственным   влечением,  той  любви,  которая  вскармливается
праздностью и растет под влиянием нравственной испорченности. Миледи пробила
брешь:  своем притворной добродетелью поколебала  мнение  о  себе  человека,
сильно  предубежденного  против  нее,  а своей  красотой покорила  сердце  и
чувства человека целомудренного и чистого душой. Наконец-то в этом опыте над
самым строптивым существом,  какое только могли предоставить ей для изучения
природа и религия, она  развернула во всю  ширь свои  силы и способности, ей
самой дотоле неведомые.
     Но тем не менее много раз в  продолжение этого вечера она отчаивалась в
своей судьбе  и в себе самой; она, правда, не призывала бога, но зато верила
в помощь духа зла,  в эту  могущественную силу, которая правит  человеческой
жизнью  в мельчайших  ее  проявлениях  и  которой,  как  повествует арабская
сказка,  достаточно  одного  гранатового  зернышка,  чтобы  возродить  целый
погибший мир.
     Миледи хорошо подготовилась к предстоящему приходу Фельтона и тщательно
обдумала свое поведение при этом свидании. Она знала, что ей остается только
два  дня и что как  только приказ  будет подписан Бекингэмом (а  Бекингэм не
задумается подписать его еще и потому, что в приказе проставлено вымышленное
имя  и,  следовательно,  он  не будет знать, о какой женщине идет речь), как
только, повторяем, приказ этот будет подписан, барон немедленно отправит ее.
Она знала также, что женщины, присужденные к  ссылке, обладают гораздо менее
могущественными средствами обольщения, чем женщины, слывущие добродетельными
во  мнении  света,  те,  чья  красота усиливается блеском высшего  общества,
восхваляется  голосом моды и золотится волшебными лучами  аристократического
происхождения. Осуждение  на  унизительное,  позорное  наказание  не  лишает
женщину красоты,  но  оно  служит  непреодолимым препятствием  к  достижению
могущества вновь.  Как  все по-настоящему  одаренные  люди,  миледи  отлично
понимала, какая среда  больше  всего подходит  к ее натуре,  к  ее природным
данным. Бедность отталкивала ее, унижение отнимало у  нее две трети величия.
Миледи была королевой лишь между королевами;  для того чтобы властвовать, ей
нужно было сознание удовлетворенной гордости. Повелевать низшими  существами
было для нее скорее унижением, чем удовольствием.
     Разумеется,  она  вернулась  бы  из  своего  изгнания,  в этом  она  не
сомневалась  ни одной  минуты,  но  сколько  времени могло продолжаться  это
изгнание? Для такой  деятельной  и  властолюбивой  натуры, как миледи,  дни,
когда  человек не  возвышается, казались злосчастными  днями; какое же слово
можно  подыскать, чтобы  назвать дни,  когда  человек катится вниз! Потерять
год,  два  года,  три  рода -  значит, потерять  вечность; вернуться,  когда
д'Артаньян,  вместе со  своими  друзьями,  торжествующий  и  счастливый, уже
получит от  королевы  заслуженную награду, -  все это были такие мучительные
мысли,  которых  не  могла  перенести  женщина,  подобная  миледи.  Впрочем,
бушевавшая в ней буря удваивала ее силы, и она была бы в состоянии сокрушить
стены своей темницы,  если бы  хоть на мгновение физические  ее  возможности
могли сравняться с умственными.
     Помимо всего этого, ее мучила мысль о кардинале. Что должен был думать,
чем мог себе объяснить ее молчание недоверчивый, беспокойный, подозрительный
кардинал   -  кардинал,  который  был  не  только  единственной  ее  опорой,
единственной поддержкой  и  единственным покровителем в  настоящем, но еще и
главным орудием  ее счастья и мщения в будущем? Она знала его,  знала,  что,
вернувшись из безуспешного  путешествия, она напрасно стала бы оправдываться
заключением  в  тюрьме,  напрасно  стала  бы  расписывать  перенесенные   ею
страдания:  кардинал  сказал  бы  ей  в  ответ  с  насмешливым  спокойствием
скептика, сильного  как  своей  властью, так  и своим  умом:  "Не надо  было
попадаться! "
     В такие минуты миледи  призывала всю свою энергию  и  мысленно твердила
имя  Фельтона,  этот единственный проблеск света,  проникавший к  ней на дно
того ада, в котором она очутилась; и,  словно змея,  которая, желая испытать
свою силу, свивается в кольца  и вновь развивает  их, она  заранее опутывала
Фельтона множеством извивов своего изобретательного воображения.
     Между тем время шло, часы один за  другим,  казалось,  будили мимоходом
колокол, и каждый удар медного  языка отзывался в сердце  пленницы. В девять
часов пришел,  по  своему обыкновению, лорд  Винтер, осмотрел окно и  прутья
решетки, исследовал пол, стены, камин и двери, и в продолжение этого долгого
и тщательного осмотра ни он, ни миледи не произнесли ни слова.
     Без сомнения,  оба  понимали, что положение  стало  слишком  серьезным,
чтобы терять время на бесполезные слова и бесплодный гнев.
     - Нет-нет, - сказал  барон,  уходя от миледи, - этой ночью  вам еще  не
удастся убежать! ..далее 

Другое творчество Александра Дюма