- Ах, да, - сказал Монте-Кристо, - вы что-то г

			
			
			оворили о ребенке.
   - Вот именно, ваше сиятельство. Я побежал к реке, уселся на берегу и,
торопясь увидеть, что лежит в ящике, взломал замок ножом.
   Там, завернутый в пеленки из тончайшего батиста, лежал  новорожденный
младенец; лицо у него было багровое, руки посинели, - видно, он умер от-
того, что пуповина обмоталась вокруг шеи и удушила его. Однако он еще не
похолодел, и я не решался бросить его в реку, протекавшую  у  моих  ног.
Через минуту мне показалось, что сердце его тихонько бьется. Я освободил
его шею от опутавшей ее пуповины, и так как я был когда-то  санитаром  в
госпитале в Бастии, я сделал то, что сделал бы в этом случае врач:  при-
нялся вдувать ему в легкие воздух; и через четверть часа после неимовер-
ных моих усилий ребенок начал дышать и вскрикнул. Я и сам вскрикнул,  но
от радости. "Значит, бог не проклял меня, - подумал я, - раз он позволя-
ет мне возвратить жизнь его созданию, взамен той, которую я отнял у дру-
гого!"
   - А что же вы сделали с ребенком? - спросил Монте-Кристо. - Такой ба-
гаж не совсем удобен для человека, которому необходимо бежать.
   - Вот поэтому у меня ни минуты не было мысли оставить его у себя;  но
я знал, что в Париже есть Воспитательный дом, где принимают  таких  нес-
частных малюток. На заставе я объявил, что нашел ребенка  на  дороге,  и
спросил, где Воспитательный дом. Ящик подтверждал мои слова;  батистовые
пеленки указывали, что ребенок принадлежит к богатому семейству;  кровь,
которой я был испачкан, могла с таким же успехом  быть  кровью  ребенка,
как и всякою другого. Мой рассказ не встретил  никаких  возражений;  мне
указали Воспитательный дом, помещавшийся в самом конце  улицы  Апфер.  Я
разрезал пеленку пополам, так что одна из двух букв, которыми  она  была
помечена, осталась при ребенке, а другая у меня, потом положил мою  ношу
у порога, позвонил и убежал со всех ног. Через две недели я  уже  был  в
Рольяно и сказал Ассунте:
   "Утешься, сестра; Израэло умер, но я отомстил за него".
   Тогда она спросила у меня, что это значит, и я рассказал ей все!
   "Джованни, - сказала мне Accyina, - тебе следовало  взять  ребенка  с
собой; мы заменили бы ему родителей, которых он лишился; мы  назвали  бы
его Бенедетто [39], и за это доброе дело господь благословил бы нас".
   Вместо ответа я подал ей половину пеленки,  которую  сохранил,  чтобы
вытребовать ребенка, когда мы станем побогаче.
   - А какими буквами были помечены пеленки? - спросил Монте-Кристо.
   - H и N, под баронской короной.
   - Да вы, кажется, разбираетесь в геральдике, Бертуччо?  Где  это  вы,
черт возьми, обучались гербоведению?
   - У вас на службе, ваше сиятельство, всему можно научиться.
   - Продолжайте; мне хочется знать две вещи.
   - Какие, ваше сиятельство?
   - Что сталось с этим мальчиком? Вы, кажется,  сказали,  что  это  был
мальчик.
   - Нет, ваше сиятельство, я не помню, чтобы я это говорил.
   - Значит, мне послышалось. Я ошибся.
   - Нет, вы не ошиблись, это и был мальчик. Но ваше сиятельство  желали
узнать две вещи: какая же вторая?
   - Я хотел еще знать, в каком преступлении вас обвиняли, когда вы поп-
росили духовника и к вам в нимскую тюрьму пришел аббат Бузони.
   - Это, пожалуй, будет очень длинный рассказ, ваше сиятельство.
   - Так что же? Сейчас только десять часов; вы знаете, что я сплю мало,
да и вам, думаю, теперь не до сна.
   Бертуччо поклонился и продолжал свой рассказ:
   - Отчасти чтобы заглушить преследовавшие меня  воспоминания,  отчасти
для того, чтобы заработать бедной вдове на жизнь, я снова занялся  конт-
рабандой; это стало легче, потому что законы стали мягче, как всегда бы-
вает после революции. Хуже всего охранялось южное побережье из-за непре-
рывных волнений то в Авиньоне, то в Ниме, то в Юзесе. Мы воспользовались
этой передышкой, которую нам давало правительство, и завязали сношения с
жителями всего побережья. С тех пор как моего  брата  убили  в  Ниме,  я
больше не хотел возвращаться в этот город. Поэтому трактирщик, с которым
мы вели дела, видя, что мы его покинули, сам явился к нам и открыл отде-
ление своего трактира (на дороге  из  Белгарда  в  Бокер,  под  вывеской
"Гарский мост"). Мы имели на дорогах в Эг-Морт Мартиг и  Бук  с  десяток
складочных мест, где мы прятали товары, а в случае нужды находили убежи-
ще от таможенных досмотрщиков и жандармов. Ремесло контрабандиста  очень
выгодно, когда занимаешься им с умом и энергией. И жил в горах, - теперь
я вдвойне остерегался жандармов и таможенных  досмотрщиков,  потому  что
если бы меня поймали, то началось бы следствие; всякое следствие интере-
суется прошлым, а в моем прошлом могли найти кое-что поважнее  провезен-
ных беспошлинно сигар или контрабандных бочонков спирта. Так что, тысячу
раз предпочитая смерть аресту, я действовал смело и не раз  убеждался  в
том, что преувеличенные заботы о собственной шкуре больше  всего  мешают
успеху в предприятиях, требующих быстрого решения и отваги.  И  в  самом
деле, если решил не дорожить жизнью, то становишься не похож  на  других
людей, или, лучше сказать, другие люди на тебя непохожи; кто принял  та-
кое решение, тот сразу же чувствует, как увеличиваются его силы и расши-
ряется его горизонт.
   - Вы философствуете, Бертуччо! - прервал его граф. - Вы, по-видимому,
занимались в жизни всем понемножку.
   - Прошу прощения, ваше сиятельство.
   - Пожалуйста, пожалуйста, но только философствовать в половине  один-
надцатого ночи - поздновато. Впрочем, других возражений я не имею, пото-
му что нахожу вашу философию совершенно справедливою, а это  можно  ска-
зать не про всякую философскую систему. ..далее 

Другое творчество Александра Дюма