- Доктор, всякий человек, рожденный женщиной, 

			
			
			обречен на страдания  и
смерть; я буду страдать и, страдая, ждать смертного часа.
   - Берегитесь, - сказал д'Авриньи, - он не скоро наступит; он настанет
только после того, как на ваших глазах погибнут ваш отец, ваша жена, ваш
сын, быть может.
   Вильфор, задыхаясь, схватил доктора за руку.
   - Пожалейте меня, - воскликнул он, - помогите мне...  Нет,  моя  дочь
невиновна... Поставьте нас перед лицом суда, и я снова скажу:  нет,  моя
дочь невиновна... В моем доме не было преступления... Я не хочу, вы слы-
шите, чтобы в моем доме было преступление... Потому что если  в  чей-ни-
будь дом вошло преступление, то оно, как смерть, никогда не приходит од-
но. Послушайте, что вам до того, если я паду жертвою  убийства?..  Разве
вы мне друг? Разве вы человек?  Разве  у  вас  есть  сердце?..  Нет,  вы
врач!.. И я вам говорю: нет, я не предам свою дочь в руки палача!..  Эта
мысль гложет меня, я, как безумец, ютов разрывать себе грудь  ногтями!..
Что, если вы ошибаетесь, доктор? Если эго кто-нибудь другой,  а  не  моя
дочь? Если в один прекрасный день, бледный, как призрак, я приду к вам и
скажу: убийца, ты убил мою дочь!.. Если бы это случилось...  я  христиа-
нин, д'Авриньи, но я убил бы себя.
   - Хорошо, - сказал доктор после краткого раздумья, - я подожду.
   Вильфор недоверчиво посмотрел на пего.
   - Но только, - торжественно продолжал д'Авриньи, - если в вашем  доме
кто-нибудь заболеет, если вы сами почувствуете, что удар поразил вас, не
посылайте за мной, я не приду. Я согласен делить  с  вами  эту  страшную
тайну, но я не желаю, чтобы стыд и раскаяние поселились в моей душе, вы-
растали и множились в ней так же, как злодейство и горе в вашем доме.
   - Вы покидаете меня, доктор?
   - Да, ибо нам дальше не по пути, я дошел с вами до подножья  эшафота.
Еще одно разоблачение - и этой ужасной трагедии настанет конец.  Прощай-
те.
   - Доктор, умоляю вас!
   - Все, что я вижу здесь, оскверняет мой ум. Мне ненавистен  ваш  дом.
Прощайте, сударь!
   - Еще слово, одно только слово, доктор! Вы оставляете меня  одного  в
этом ужасном положении, еще более ужасном от того, что вы  мне  сказали.
Но что скажут о внезапной смерти несчастного Барруа?
   - Вы правы, - сказал д'Авриньи, - проводите меня.
   Доктор вышел первым, Вильфор шел следом за ним;  встревоженные  слуги
толпились в коридоре и на лестнице, по которой должен был пройти доктор.
   - Сударь, - громко сказал д'Авриньи Вильфору, так, чтобы все слышали,
- бедняга Барруа в последние годы вел слишком сидячий  образ  жизни;  он
так привык разъезжать вместе со своим хозяином, то верхом, то в экипаже,
по всей Европе, что уход за прикованным к креслу  больным  погубил  его.
Кровь застоялась, человек он был тучный, с короткой  толстой  шеей,  его
сразил апоплексический удар, а меня позвали слишком  поздно.  Кстати,  -
прибавил он шепотом, - не забудьте выплеснуть в печку фиалковый сироп.
   И доктор, не протянув Вильфору руки, ни словом не возвращаясь к  ска-
занному, вышел из дома, провожаемый слезами и причитаниями слуг.
   В тот же вечер все слуги Вильфоров, собравшись на кухне и  потолковав
между собой, отправились к г-же де Вильфор с просьбой отпустить  их.  Ни
уговоры, ни предложение увеличить жалованье не привели ни  к  чему;  они
твердили одно:
   - Мы хотим уйти, потому что в этом доме смерть.
   И они, невзирая на все просьбы, покинули дом, уверяя,  что  им  очень
жаль расставаться с такими добрыми хозяевами и  особенно  с  мадемуазель
Валентиной, такой доброй, такой отзывчивой и ласковой.
   Вильфор при этих словах взглянул на Валентину.
   Она плакала.
   И странно: несмотря на волнение, охватившее его при виде  этих  слез,
он взглянул также и на г-жу де Вильфор, и ему показалось, что на ее тон-
ких губах мелькнула мимолетная мрачная усмешка, подобно зловещему метео-
ру, пролетающему среди туч в глубине грозового неба.
      IV. ЖИЛИЩЕ БУЛОЧНИКА НА ПОКОЕ
   Вечером того дня, когда граф де Морсер вышел от Данглара вне себя  от
стыда и бешенства, вполне объяснимых  оказанным  ему  холодным  приемом,
Андреа Кавальканти, завитой и напомаженный, с закрученными усами, в туго
натянутых белых перчатках, почти стоя в своем фаэтоне, подкатил  к  дому
банкира на Шоссе-д'Антен.
   Повертевшись немного в гостиной,  он  улучил  удобную  минуту,  отвел
Данглара к окну и там, после искусного вступления, завел речь о  тревол-
нениях, постигших его после отъезда его благородного  отца.  Со  времени
этого отъезда, говорил он, в семье банкира, где его приняли, как родного
сына, он нашел все, что служит залогом счастья, которое  всякий  человек
должен ставить выше, чем прихоти страсти, а что касается страсти, то  на
его долю выпало счастье обрести ее в чудных глазах мадемуазель Данглар.
   Данглар слушал с глубочайшим вниманием; он уже  несколько  дней  ждал
этого объяснения, и когда оно, наконец, произошло, лицо его в той же ме-
ре просияло, в какой оно нахмурилось, когда он слушал Морсера.
   Все же раньше чем принять предложение молодого человека, он счел нуж-
ным высказать ему некоторые сомнения. ..далее 

Другое творчество Александра Дюма