Тогда, не  без  некоторой доса

			
			
			ды, он  подумал, что, быть может,  ожидая
его, молодая женщина заснула.
     Он подошел к  стене  и попробовал  было влезть  на нее,  но  стена была
заново оштукатурена, и д'Артаньян только напрасно обломал ногти.
     В  эту минуту  он  обратил  внимание на  деревья,  листва  которых была
по-прежнему  посеребрена  светом,  и, так  как одно  из  них  выступало  над
дорогой, он  решил,  что,  забравшись  на  сук,  сможет  заглянуть  в  глубь
павильона.
     Влезть  на  дерево  было  нетрудно. К  тому же д'Артаньяну  было только
двадцать  лет, и,  следовательно,  он не успел еще забыть свои  мальчишеские
упражнения. В один миг он очутился  среди ветвей и сквозь  прозрачные стекла
его взгляд проник внутрь комнаты.
     Страшное зрелище предстало взору  д'Артаньяна,  и мороз пробежал у него
по коже.  Этот  мягкий свет,  эта  уютная  лампа озаряла  картину ужасающего
разгрома: одно  из  оконных  стекол  было  разбито,  дверь  в  комнату  была
выломана,  и створки ее  висели  на петлях;  стол,  на котором,  повидимому,
приготовлен  был  изысканный  ужин,  лежал,  опрокинутый,  на полу;  осколки
бутылок,  раздавленные  фрукты  валялись  на  паркете;  все в  этой  комнате
свидетельствовало о  жестокой и  отчаянной  борьбе;  д'Артаньяну  показалось
даже, что он видит посреди этого необыкновенного беспорядка обрывки одежды и
несколько кровавых пятен на скатерти и на занавесках.
     С сильно бьющимся сердцем он поспешил спуститься на землю; ему хотелось
взглянуть, нет ли на улице еще каких-либо знаков насилия.
     Неяркий  приятный  свет по-прежнему мерцал посреди ночного безмолвия. И
тогда д'Артаньян заметил нечто такое, чего  он не заметил сразу, либо до сих
пор ничто не побуждало его к столь тщательному осмотру: на земле, утоптанной
в одном месте, разрытой в другом, имелись следы человеческих ног и лошадиных
копыт.  Кроме  того,  колеса  экипажа,  по-видимому  прибывшего  из  Парижа,
проделали  в мягкой почве глубокую  колею,  которая доходила до  павильона и
снова поворачивала в сторону Парижа.
     Наконец  д'Артаньян, продолжавший  свои  исследования,  нашел  у  стены
разорванную  дамскую  перчатку.  Эта  перчатка  в  тех местах,  где  она  не
коснулась грязной земли,  отличалась безукоризненной свежестью. То была одна
из   тех  надушенных  перчаток,  какие  любовники  столь  охотно  срывают  с
хорошенькой ручки.
     По  мере того  как д'Артаньян продолжал  свой осмотр, холодный пот  все
обильнее выступал у него на лбу, сердце сжималось в ужасной тревоге, дыхание
учащалось; однако  для  собственного успокоения он  говорил  себе, что, быть
может, этот павильон не имеет никакого отношения к г-же Бонасье, что молодая
женщина  назначила ему свидание возле этого павильона,  а не внутри его, что
ее могли задержать в Париже ее обязанности, а быть может, и ревность мужа.
     Но  все  эти  доводы  разбивало,  уничтожало,  опрокидывало  то чувство
внутренней боли,  которое в  иных случаях овладевает всем нашим существом  и
кричит, громко кричит, что над нами нависло страшное несчастье.
     И д'Артаньян словно обезумел;  он бросился на большую дорогу, пошел тем
же  путем,  каким  пришел  сюда,  добежал  до  парома и начал  расспрашивать
перевозчика.
     Около  семи  часов  вечера перевозчик  переправил  через  реку женщину,
закутанную  в  черную  накидку  и,  по-видимому,  отнюдь  не  желавшую  быть
узнанной; однако именно эти особые предосторожности и заставили  перевозчика
обратить на нее внимание, и он заметил, что женщина была молода и красива.
     Тогда, как и ныне,  многие молодые и красивые женщины ездили в Сен-Клу,
не желая при этом быть замеченными, но тем не менее д'Артаньян  ни на минуту
не усомнился в том, что перевозчик видел именно г-жу Бонасье.
     При свете лампы, горевшей в хижине перевозчика, молодой человек еще раз
перечел  записку  г-жи  Бонасье  и убедился в  том, что он  не  ошибся,  что
свидание было назначено  в  Сен-Клу, а не в каком-либо  другом  месте, возле
павильона г-на д'Эстре, а не на другой улице.
     Все  соединялось,  чтобы  доказать  д'Артаньяну,  что  предчувствия  не
обманули его и что случилось большое несчастье.
     Он  побежал  обратно;  ему  казалось,  что, быть  может,  за время  его
отсутствия в  павильоне произошло что-нибудь новое и  его ждут  там какие-то
сведения.
     Переулок был  по-прежнему безлюден,  и  тот же  спокойный, мягкий  свет
лился из окна.
     И вдруг д'Артаньян вспомнил об этой немой и слепой лачуге, которая, без
сомнения, видела что-то, а возможно, могла и говорить.
     Калитка была заперта, но  он перепрыгнул  через  плетень и,  не обращая
внимания на лай цепного пса, подошел к хижине.
     Он постучался. Сначала  никто  не  отозвался на стук.  В хижине  царила
такая  же мертвая  тишина, как  и в  павильоне; однако эта  хижина  была его
последней надеждой, и он продолжал стучать.
     Вскоре  ему  послышался  внутри  легкий  шум, боязливый  шум,  который,
казалось, и сам страшился, что его услышат.
     Тогда д'Артаньян перестал стучать и начал просить, причем в  его голосе
слышалось столько беспокойства и обещания, столько страха и мольбы, что этот
голос  способен  был  успокоить самого  робкого  человека. Наконец,  ветхий,
полусгнивший  ставень   отворился  или,  вернее,  приоткрылся  и  сразу   же
захлопнулся снова, едва лишь бледный свет небольшой  лампы, горевшей в углу,
озарил перевязь, эфес шпаги  и рукояти пистолетов д'Артаньяна" Однако, сколь
ни мимолетно было все это, д'Артаньян успел разглядеть голову старика.
     - Ради бога, выслушайте меня! - сказал он. - Я ждал одного человека, но
его  нет. Я умираю от  беспокойства.  Скажите,  не  случилось ли  поблизости
какого-нибудь несчастья?
     Окошко снова  медленно отворилось, и то же  лицо появилось в нем снова;
только сейчас оно было еще бледнее прежнего. ..далее 

Другое творчество Александра Дюма