Винтер, ошеломленный, смотрел 

			
			
			на солдат, вязавших Фельтона, и поражался
подобной бесчувственности.
     Одна  только  мысль  омрачала спокойное  лицо Фельтона:  когда  до него
доносился какой-нибудь шум, наивному пуританину казалось, что он слышит шаги
и  голос  миледи, которая  явилась  кинуться  в  его объятия,  признать себя
виновной и погибнуть вместе с ним.
     Вдруг он вздрогнул и устремил взор на какую-то точку в море, которое во
всю ширь открывалось перед ним с террасы, где он находился.
     Орлиным взором  моряка он разглядел то, что другой человек принял бы на
таком   расстоянии  за  покачивающуюся  на  волнах  чайку,  -  парус  шхуны,
отплывавшей к берегам Франции.
     Он  побледнел,   схватился   рукой  за   сердце,  которое  готово  было
разорваться, и понял все предательство миледи.
     - Прошу вас о последней милости, милорд! - обратился он к барону.
     - О какой? - спросил лорд Винтер.
     - Скажите, который час?
     Барон вынул часы.
     - Без десяти минут девять, - ответил он.
     Миледи на  полтора часа ускорила  свой  отъезд: как только она услышала
пушечный  выстрел,  возвестивший  роковое событие,  она приказала  сняться с
якоря.
     Судно плыло под ясным небом, на большом расстоянии от берега.
     - Так угодно было богу, - сказал Фельтон  с покорностью фанатика,  не в
силах, однако, отвести глаза от крохотного суденышка, на палубе которого ему
чудился белый призрак той, для кого ему предстояло пожертвовать жизнью.
     Лорд Винтер проследил за взглядом Фельтона, перевел вопрошающий взор на
его страдальческое лицо и все отгадал.
     - Сначала  ты один понесешь наказание, негодяй,  -  сказал он Фельтону,
который,  неотступно  глядя  на  море,  покорно  подчинялся  уводившим   его
солдатам,  - но, клянусь памятью моего брата, которого я горячо любил, твоей
сообщнице не удастся спастись!
     Фельтон опустил голову и не проронил ни слова.
     А лорд Винтер сбежал с лестницы и поспешил в гавань.
      XXX. ВО ФРАНЦИИ
     Когда  английский  король Карл I узнал о смерти Бекингэма, его первым и
самым  большим  опасением  было,  как  бы  эта  страшная  весть  не   лишила
ларошельцев бодрости духа. Поэтому он старался,  как рассказывает Ришелье  в
своих  "Мемуарах", скрывать  ее от них возможно дольше. Он приказал запереть
все  гавани своего  государства и тщательно  следить  за тем, чтобы ни  один
корабль не вышел в  море до  отплытия армии, которую  снаряжал Бекингэм и за
отправкой которой, после его смерти, король сам взялся надзирать.
     Он  довел строгость этого запрета  до того, что даже задержал в  Англии
датских  послов, которые уже откланялись ему, и голландского  посла, который
должен был доставить в Флиссинген ост-индские корабли, возвращенные Карлом I
Соединенным Нидерландам.
     Но,  так как он  позаботился отдать этот приказ только через пять часов
после печального события, то  есть в два  часа дня, два корабля успели выйти
из гавани.  Один, как мы знаем,  увозил миледи, которая  уже  догадывалась о
том, что произошло,  и  еще больше  уверилась в своем предположении, увидев,
что  на мачте адмиральского корабля поднят черный флаг. Что касается второго
корабля, мы расскажем после, кто на нем находился и каким образом он отплыл.
     За  это  время, впрочем, в лагере  под  Ла-Рошелью  не случилось ничего
нового; только король, очень скучавший, как всегда, а в лагере, пожалуй, еще
больше, чем в  других местах, решил уехать инкогнито в Сен-Жермен - провести
там день святого Людовика и попросил кардинала снарядить ему конвой всего из
двадцати мушкетеров. Кардинал,  которому иногда передавалась скука короля, с
большим удовольствием предоставил этот отпуск своему царственному помощнику,
обещавшему вернуться к 15 сентября.
     Господин де Тревиль, уведомленный его высокопреосвященством, собрался в
дорогу  и,  зная,  что  его  друзья,  по неизвестной ему причине, испытывают
сильное   желание  и  даже  настоятельную  потребность  вернуться  в  Париж,
разумеется, включил их в конвой короля.
     Четверо молодых людей узнали эту новость через четверть часа после г-на
де  Тревиля,  так как  им  первым он сообщил  о ней.  Вот  когда  д'Артаньян
особенно  оценил милость, которую оказал ему  кардинал, наконец-то  позволив
перейти в мушкетеры! Если бы не это обстоятельство, д'Артаньяну пришлось  бы
остаться в лагере, а его товарищи уехали бы без него. ..далее 

Другое творчество Александра Дюма