Во  время одного такого обморо

			
			
			ка я  услышала,  как  дверь открылась. От
страха я очнулась.
     Он вошел ко  мне в сопровождении какого-то человека  с лицом, прикрытым
маской; сам он  был тоже  в маске, но я узнала  его шаги, узнала его  голос,
узнала  этот  величественный  вид,  которым  ад  наделил  его  на  несчастье
человечества.
     "Ну что же, - спросил он меня, - согласны вы дать мне клятву, которую я
от вас требовал?"
     "Вы сами сказали, что  пуритане верны своему слову. Я дала слово - и вы
это слышали - предать вас на земле суду человеческому, а на том свете - суду
божьему".
     "Итак, вы упорствуете?"
     "Клянусь  перед  богом,  который меня слышит, я  призову  весь  свет  в
свидетели вашего преступления и буду призывать  до тех пор,  пока  не  найду
мстителя!"
     "Вы публичная женщина,  - заявил он громовым голосом, - и подвергнетесь
наказанию,  налагаемому на подобных  женщин! Заклейменная в  глазах света, к
которому вы взываете, попробуйте доказать этому свету, что вы не преступница
и не сумасшедшая!"
     Потом он обратился к человеку в маске.
     "Палач, делай свое дело!" - приказал он.
     - О! Его имя! Имя! - вскричал Фельтон. - Назовите мне его имя!
     - И  вот,  несмотря  на мои крики, несмотря на  мое сопротивление  -  я
начинала  понимать, что мне  предстоит нечто  худшее, чем  смерть,  -  палач
схватил меня, повалил на пол, сдавил в своих руках. Я задыхалась от рыданий,
почти  лишалась чувств, взывала к богу, который не внимал  моей мольбе...  и
вдруг я испустила отчаянный крик боли и  стыда -  раскаленное железо, железо
палача, впилось в мое плечо...
     Фельтон издал угрожающий возглас.
     -  Смотрите...  -  сказала  миледи  и  встала  с  величественным  видом
королевы,  -  смотрите,  Фельтон, какое новое мучение изобрели  для  молодой
невинной девушки, которая стала жертвой насилия злодея!  Научитесь познавать
сердца людей и впредь не делайтесь так опрометчиво орудием их несправедливой
мести!
     Миледи   быстрым  движением   распахнула   платье,  разорвала   батист,
прикрывавший ее грудь, и, краснея  от  притворного гнева  и стыда,  показала
молодому человеку неизгладимую печать, бесчестившую это красивое плечо.
     - Но я вижу тут лилию! - изумился Фельтон.
     - Вот в этом-то вся подлость! - ответила миледи. - Будь это  английское
клеймо!..  Надо  было бы  еще  доказать,  какой суд приговорил меня к  этому
наказанию, и я могла бы подать жалобу во все суды государства. А французское
клеймо... О, им я была надежно заклеймена!
     Для Фельтона это было слишком.
     Бледный, недвижимый, подавленный ужасным признанием миледи, ослепленный
сверхъестественной  красотой этой  женщины,  показавшей  ему свою  наготу  с
бесстыдством, которое он принял за особое величие души, он упал перед ней на
колени,  как  это  делали   первые  христиане   перед   непорочными  святыми
мучениками, которых императоры,  гонители христианства, предавали в цирке на
потеху кровожадной черни. Клеймо перестало существовать  для  него, осталась
одна красота.
     - Простите! Простите! - восклицал Фельтон. - О, простите мне!
     Миледи прочла в его глазах: люблю, люблю!
     - Простить вам - что? - спросила она.
     - Простите мне, что я примкнул к вашим гонителям.
     Миледи протянула ему руку.
     - Такая прекрасная,  такая молодая! -  воскликнул  Фельтон, покрывая ее
руку поцелуями. ..далее 

Другое творчество Александра Дюма