- Поглядите сами, - сказал Д'А

			
			
			ртаньян, - и вы убедитесь.
     -  Да, правильно,  - произнес де Тревиль.  -  Я  был  уверен,  что  уже
позднее. Но что же вам от меня нужно?
     Тогда   Д'Артаньян  пустился  в  пространный  рассказ  о  королеве.  Он
поделился своими  тревогами по  поводу ее положения, сообщил, что он  слышал
относительно замыслов кардинала,  направленных против Бекингэма, и речь  его
была полна такой уверенности и такого спокойствия, что де Тревиль не мог ему
не поверить, тем более что и он сам, как мы уже говорили, уловил нечто новое
в отношениях между кардиналом, королем и королевой.
     Когда пробило  десять часов,  д'Артаньян расстался с г-ном до Тревилем,
который,  поблагодарив его  за сообщенные  ему сведения и посоветовав всегда
верой и правдой служить королю и королеве, вернулся в гостиную.
     Спустившись с  лестницы,  д'Артаньян вдруг  вспомнил,  что  забыл  свою
трость. Поэтому он быстро поднялся обратно, вошел в  кабинет и тут же  сразу
передвинул стрелки на место, чтобы на  следующее утро никто не мог заметить,
что часы  отставали. Уверенный теперь,  что у него  есть  свидетель, готовый
установить его алиби, он спустился вниз и вышел на улицу.
      XI. ИНТРИГА ЗАВЯЗЫВАЕТСЯ
     Выйдя  от  г-на  де Тревиля,  д'Артаньян в  задумчивости  избрал  самую
длинную дорогу для возвращения домой.
     О чем же думал  молодой гасконец,  так далеко уклоняясь от своего пути,
поглядывая на звезды и то улыбаясь, то вздыхая?
     Он думал о г-же Бонасье. Ученику-мушкетеру эта молодая женщина казалась
чуть  ли   не  идеалом  возлюбленной.  Хорошенькая,  полная  таинственности,
посвящение  чуть  ли не  во все придворные  интриги,  которые налагали на ее
прелестные  черты  особый отпечаток озабоченности,  она казалась не  слишком
недоступной, что придает женщине несказанное очарование в  глазах неопытного
любовника.  Кроме  того,  д'Артаньян  вырвал   ее   из  рук   этих  человек,
собиравшихся  обыскать  ее  и,  быть  может, подвергнуть  истязаниям,  и эта
незабываемая  услуга  породила  в  ней  чувство признательности,  так  легко
переходящее в нечто более нежное.
     Д'Артаньян  уже  представлял  себе  - настолько быстро  летят  мечты на
крыльях  воображения, - как  к нему приближается посланец  молодой женщины и
вручает записку о предстоящем свидании, а в придачу к ней  и золотую цепочку
или  перстень с  алмазом.  Мы  говорили уже,  что  молодые люди  тех  времен
принимали без стеснения подарки от своего  короля. Добавим к этому, что в те
времена не  слишком  требовательной  морали  они  не  выказывали  чрезмерной
гордости и по отношению к своим возлюбленным. Их дамы почти всегда оставляли
им на  память  ценные  и  долговечные подарки, словно стараясь закрепить  их
неустойчивые чувства неразрушимой прочностью своих даров.
     В  те времена  путь  себе прокладывали с  помощью женщин и не стыдились
этого. Те, что были только красивы, дарили свою  красоту,  и отсюда,  должно
быть, произошла пословица,  что  "самая прекрасная девушка может отдать лишь
то, что имеет". Богатые отдавали  часть  своих  денег, и  можно было назвать
немало героев той  щедрой  на приключения эпохи, которые  не добились бы  ни
чинов,  ни побед  на поле брани,  если  бы не  набитые  более или менее туго
кошельки, которые возлюбленные привязывали к их седлу.
     Д'Артаньян  был  беден.  Налет  провинциальной нерешительности  -  этот
хрупкий цветок, этот пушок  персика - был быстро унесен вихрем не слишком-то
нравственных  советов,  которыми   три  мушкетера   снабжали  своего  друга.
Подчиняясь  странным обычаям  своего времени, д'Артаньян  чувствовал себя  в
Париже словно в  завоеванном городе,  почти так,  как чувствовал бы  себя во
Фландрии: испанцы -  там, женщины  - здесь.  И там и тут был враг, с которым
полагалось бороться, была контрибуция, которую полагалось наложить.
     Все  же  мы должны сказать, что  сейчас  д'Артаньяном руководило  более
благородное и  бескорыстное  чувство. Правда, галантерейщик говорил ему, что
он богат. Д'Артаньяну нетрудно было догадаться, что у такого простачка-мужа,
каким был г-н Бонасье, кошельком,  по всей  вероятности, распоряжалась жена.
Но все это нисколько не повлияло на  те чувства, которые вспыхнули в нем при
виде  г-жи  Бонасье,  и  любовь,  зародившаяся  в  его  сердце,  была  почти
совершенно  чужда какой-либо корысти. Мы  говорим "почти", ибо мысль  о том,
что красивая, приветливая и остроумная  молодая женщина к  тому же и богата,
не мешает увлечению и даже наоборот - усиливает его.
     С достатком  сопряжено  множество  аристократических  мелочей,  которые
приятно сочетаются  с красотой. Тонкий, сверкающий белизной чулок, кружевной
воротничок,  изящная туфелька,  красивая ленточка  в  волосах  не  превратят
уродливую женщину в  хорошенькую, но хорошенькую сделают красивой, не говоря
уж о руках, которые от всего этого  выигрывают. Руки женщины, чтобы остаться
красивыми, должны быть праздными.
     Кроме того, Д'Артаньян - состояния его денежных средств мы не скрыли от
читателя,  -  Д'Артаньян  отнюдь не  был  миллионером.  Он, правда, надеялся
когда-нибудь   стать  им,  но   срок,  который   он  сам  намечал  для  этой
благоприятной перемены,  был  довольно  отдаленный. А  пока  -  что за  ужас
видеть, как любимая  женщина жаждет  тысячи  мелочей, которые составляют всю
радость этих слабых существ, и не иметь возможности предложить ей эту тысячу
мелочей! Если женщина  богата, а  любовник  ее беден,  она, по крайней мере,
может сама купить себе то, чего он  не имеет возможности ей  преподнести. И,
хотя приобретает  она обычно все эти  безделушки на  деньги мужа,  ему редко
бывают за то признательны.
     Д'Артаньян, готовясь стать нежнейшим любовником, оставался преданнейшим
другом. Всецело увлеченный прелестней г-жой Бонасье, он не забывал и о своих
приятелях. Она была женщиной,  с  которой лестно  было прогуляться по поляне
Сен-Дени или по  Сен-Жерменской  ярмарке в  сопровождении  Атоса, Портоса  и
Арамиса,  перед  которыми Д'Артаньян  был не прочь похвастать своей победой.
Затем, после долгой прогулки, появляется аппетит.  Д'Артаньян  с  некоторого
времени стал это замечать.  Можно будет  время от времени устраивать один из
тех очаровательных  обедов,  когда  рука  касается  руки,  а  нога  -  ножки
возлюбленной. И, наконец, в особо трудные минуты, когда положение становится
безвыходным, Д'Артаньян будет иметь возможность выручать своих друзей.
     А  как же г-н  Бонасье, которого  Д'Артаньян  передал  в руки  сыщиков,
громко  отрекаясь от него и шепотом обещая спасение и  помощь?  Мы вынуждены
признаться нашим читателям, что Д'Артаньян и  не  вспоминал о нем, а  если и
вспоминал,  то  лишь для того, чтобы  мысленно пожелать  ему, где бы  он  ни
находился, оставаться там, где он есть. Любовь из всех видов страсти - самая
эгоистичная.
     Пусть, однако, наши  читатели не беспокоятся: если д'Артаньян забыл или
сделал вид, что забыл своего хозяина, ссылаясь на то, что не знает, куда его
отправили, мы-то не забываем о нем,  и  нам его местопребывание известно. Но
временно   последуем   примеру   влюбленного   гасконца   -   к   почтенному
галантерейщику мы вернемся позже.
     Предаваясь  любовным  мечтам,  разговаривая с  ночным  небом и улыбаясь
звездам, Д'Артаньян  шел вверх по  улице  Шерш-Миди, или Шасс-Миди,  как  ее
называли в те годы. Оказавшись поблизости  от дома, где жил Арамис, он решил
зайти к своему другу, чтобы объяснить ему,  зачем он посылал к нему Планше с
просьбой немедленно прийти в мышеловку. Если Арамис был у себя, когда пришел
Планше,  он,  без  сомнения, поспешил на улицу Могильщиков и, не  застав там
никого,  кроме разве  что  двух своих товарищей, не мог  понять, что все это
должно было значить.  Необходимо было  объяснить, почему  Д'Артаньян  позвал
своего друга. Вот что громко говорил себе Д'Артаньян.
     В глубине души он видел в  этом удобный  повод поговорить о  прелестной
г-же Бонасье, которая целиком заполонила если не сердце его, то мысли. Не от
того,  кто влюблен  впервые, можно  требовать умения молчать.  Первой  любви
сопутствует  такая  бурная  радость,  что ей нужен исход, иначе  она задушит
влюбленного.
     Уже два  часа, как  Париж  погрузился  во мрак,  и  улицы его  начинали
пустеть. Все часы Сен-Жерменского предместья пробили одиннадцать. Было тепло
и тихо. Д'Артаньян  шел  переулком, находившимся  в том  месте,  где  сейчас
пролегает  улица Асса. Воздух был напоен благоуханием, которое ветер доносил
с  улицы  Вожирар,  из садов,  освеженных вечерней росой  и  прохладой ночи.
Издали,  хоть  и заглушенные  плотными  ставнями,  доносились  песни  гуляк,
веселившихся в каком-то кабачке. Дойдя до конца переулка, Д'Артаньян свернул
влево. Дом,  где  жил  Арамис, был  расположен между улицей Кассет  и улицей
Сервандони.
     Д'Артаньян миновал улицу  Кассет и издали  видел уже дверь  дома своего
друга,  над  которой ветви  клена,  переплетенные  густо  разросшимся  диким
виноградом,   образовывали  плотный  зеленый  навес.  Внезапно   д'Артаньяну
почудилось,  что  какая-то тень  свернула с улицы Сервандони.  Эта тень была
закутана в  плащ, и д'Артаньяну  сначала  показалось, что  это  мужчина.  Но
низкий рост, неуверенность походки и движений  быстро убедили его, что перед
ним  женщина.  Словно сомневаясь, тот ли  это дом, который она ищет, женщина
поднимала   голову,   чтобы   лучше    определить,   где    она   находится,
останавливалась, делала несколько шагов назад, снова шла  вперед. Д'Артаньян
был заинтригован.
     "Не предложить ли ей свои услуги? - подумал он. - Судя по походке,  она
молода... возможно, хороша  собой. Конечно! Но женщина, бегающая по улицам в
такой поздний  час, могла  выйти только на  свидание со  своим возлюбленным.
Черт возьми! Помешать свиданию - дурной способ, чтобы завязать знакомство".
     Молодая женщина между тем продвигалась вперед,  отсчитывая дома и окна.
Это, впрочем, не требовало  ни особого труда, ни времени. В той части  улицы
было только три  дома, и всего два  окна  выходило на эту улицу. Одно из них
было  окно  небольшой  пристройки,  параллельной  флигелю,  который  занимал
Арамис, второе было окно самого Арамиса. ..далее 

Другое творчество Александра Дюма