После этих слов г-н д'Артаньян

			
			
			-отец вручил сыну свою собственную шпагу,
нежно облобызал его в обе щеки и благословил.
     При выходе из комнаты  отца юноша  увидел  свою  мать, ожидавшую его  с
рецептом пресловутого бальзама,  применять который, судя по приведенным выше
отцовским  советам,  ему  предстояло часто. Прощание  здесь длилось дольше и
было нежнее,  чем с отцом,  не  потому, чтобы  отец  не любил  своего  сына,
который  был единственным  его детищем,  но потому что  г-н  д'Артаньян  был
мужчина и счел  бы недостойным мужчины  дать волю своему  чувству, тогда как
г-жа д'Артаньян была женщина и мать. Она горько плакала, и нужно признать, к
чести г-на д'Артаньяна-младшего, что, как ни старался он сохранить выдержку,
достойную  будущего  мушкетера, чувства взяли верх, и он пролил много  слез,
которые ему удалось - и то с большим трудом - лишь наполовину скрыть.
     В тот  же день юноша пустился в путь  со всеми тремя отцовскими дарами,
состоявшими, как мы уже говорили, из пятнадцати экю, коня и письма к г-ну де
Тревилю. Советы, понятно, не в счет.
     Снабженный  таким напутствием, д'Артаньян как  телесно,  так и  духовно
точь-в-точь  походил  на  героя Сервантеса,  с которым  мы его  столь удачно
сравнили,  когда  долг  рассказчика  заставил  нас  набросать  его  портрет.
Дон-Кихоту ветряные мельницы представлялись великанами, а стадо овец - целой
армией.  Д'Артаньян каждую  улыбку воспринимал  как  оскорбление,  а  каждый
взгляд - как вызов. Поэтому  он от Тарба до Менга  не  разжимал кулака  и не
менее десяти раз на день  хватался за эфес  своей шпаги. Все же его кулак не
раздробил  никому челюсти,  а  шпага не покидала  своих ножен.  Правда,  вид
злополучной клячи не  раз вызывал  улыбку  на лицах прохожих, но,  так как о
ребра  коня  билась внушительного  размера шпага, а  еще  выше  поблескивали
глаза,  горевшие не столько  гордостью,  сколько гневом, прохожие  подавляли
смех,  а если уж веселость брала верх над осторожностью, старались улыбаться
одной  половиной  лица,  словно  древние  маски.  Так  д'Артаньян,  сохраняя
величественность осанки и весь запас запальчивости, добрался до злополучного
города Менга.
     Но там, у самых ворот "Вольного  мельника",  сходя  с лошади без помощи
хозяина,  слуги  или   конюха,  которые   придержали  бы  стремя  приезжего,
д'Артаньян в раскрытом окне второго этажа заметил дворянина высокого роста и
важного вида.  Дворянин  этот, с  лицом  надменным  и неприветливым,  что-то
говорил двум спутникам, которые, казалось, почтительно слушали его.
     Д'Артаньян, по обыкновению, сразу же  предположил, что речь идет о нем,
и напряг слух. На этот раз он не ошибся или ошибся только отчасти:  речь шла
не о  нем,  а о  его  лошади. Незнакомец,  по-видимому,  перечислял  все  ее
достоинства,  а так как  слушатели,  как  я уже  упоминал, относились к нему
весьма почтительно, то разражались хохотом при каждом его слове. Принимая во
внимание, что даже легкой улыбки было достаточно  для того, чтобы вывести из
себя нашего  героя, нетрудно  себе  представить,  какое действие возымели на
него столь бурные проявления веселости.
     Д'Артаньян  прежде   всего  пожелал  рассмотреть   физиономию  наглеца,
позволившего себе издеваться над ним. Он вперил гордый взгляд в незнакомца и
увидел  человека лет сорока, с черными  проницательными  глазами, с  бледным
лицом, с крупным носом  и черными, весьма тщательно подстриженными усами. Он
был в камзоле  и  фиолетовых  штанах со шнурами  того же  цвета,  без всякой
отделки, кроме обычных прорезей, сквозь которые виднелась сорочка. И штаны и
камзол, хотя и новые, были сильно  измяты,  как дорожные  вещи, долгое время
пролежавшие в  сундуке.  Д'Артаньян  все это уловил  с быстротой  тончайшего
наблюдателя, возможно также  подчиняясь  инстинкту, подсказывавшему ему, что
этот человек сыграет значительную роль в его жизни.
     Итак, в то самое мгновение, когда  д'Артаньян остановил свой взгляд  на
человеке в фиолетовом камзоле, тот отпустил по адресу беарнского конька одно
из  своих  самых  изощренных  и  глубокомысленных  замечаний.  Слушатели его
разразились  смехом,  и  по   лицу  говорившего  скользнуло,  явно   вопреки
обыкновению, бледное подобие  улыбки. На  этот  раз  не могло быть сомнений:
д'Артаньяну было нанесено настоящее оскорбление.
     Преисполненный  этого сознания, он  глубже  надвинул  на глаза берет и,
стараясь подражать придворным манерам, которые подметил в Гаскони  у знатных
путешественников,  шагнул вперед,  схватившись одной рукой за  эфес шпаги  и
подбоченясь другой. К  несчастью,  гнев с каждым мгновением ослеплял его все
больше,  и он в конце концов  вместо гордых и  высокомерных фраз,  в которые
собирался  облечь  свой  вызов,  был  в состоянии произнести лишь  несколько
грубых слов, сопровождавшихся бешеной жестикуляцией.
     - Эй, сударь! - закричал он. - Вы! Да, вы, прячущийся за  этим ставнем!
Соблаговолите сказать, над чем вы смеетесь, и мы посмеемся вместе!
     Знатный проезжий медленно перевел  взгляд с коня на всадника. Казалось,
он не сразу понял, что  это к нему  обращены столь странные  упреки.  Затем,
когда у него уже не могло оставаться сомнений, брови его слегка нахмурились,
и   он,   после   довольно  продолжительной  паузы,  ответил  тоном,  полным
непередаваемой иронии и надменности:
     - Я не с вами разговариваю, милостивый государь.
     - Но я разговариваю с вами! - воскликнул юноша, возмущенный этой смесью
наглости и изысканности, учтивости и презрения.
     Незнакомец  еще  несколько мгновений не  сводил глаз  с д'Артаньяна,  а
затем,  отойдя от окна, медленно  вышел из  дверей гостиницы и остановился в
двух шагах  от юноши, прямо против его коня. Его  спокойствие  и насмешливое
выражение лица еще усилили веселость его собеседников, продолжавших стоять у
окна.
     Д'Артаньян при его приближении вытащил шпагу из ножен на целый фут.
     - Эта лошадь в самом деле ярко-желтого цвета или, вернее, была когда-то
таковой, - продолжал незнакомец, обращаясь к своим слушателям, оставшимся  у
окна,  и  словно не  замечая раздражения  д'Артаньяна,  несмотря на  то  что
молодой  гасконец  стоял между ним и его собеседниками, - Этот  цвет, весьма
распространенный в растительном мире, до сих пор редко отмечался у лошадей.
     - Смеется над конем тот, кто не осмелится смеяться  над его хозяином! -
воскликнул в бешенстве гасконец.
     -  Смеюсь  я, сударь,  редко,  -  произнес  незнакомец. - Вы  могли  бы
заметить это по выражению моего лица. Но я надеюсь сохранить за  собой право
смеяться, когда пожелаю.
     -  А я,  - воскликнул  Д'Артаньян, - не позволю вам  смеяться, когда  я
этого не желаю!
     - В самом  деле, сударь? -  переспросил незнакомец еще  более спокойным
тоном. - Что ж, это вполне справедливо.
     И,  повернувшись  на каблуках,  он направился к  воротам  гостиницы,  у
которых Д'Артаньян, еще подъезжая, успел заметить оседланную лошадь.
     Но не таков был Д'Артаньян, чтобы отпустить человека, имевшего дерзость
насмехаться над  ним. Он полностью вытащил свою шпагу из ножен и бросился за
обидчиком, крича ему вслед:
     - Обернитесь, обернитесь-ка, сударь, чтобы мне не пришлось  ударить вас
сзади!
     - Ударить меня? - воскликнул незнакомец, круто повернувшись на каблуках
и глядя на юношу столь же удивленно, сколь и презрительно. - Что вы, что вы,
милейший, вы, верно, с ума спятили! ..далее 

Другое творчество Александра Дюма