- Итак, господин  д'Артаньян, 

			
			
			как вы и сами сказали, мы  увидимся после
кампании. Я буду следить за вами...  Потому что я тоже буду  там,  - добавил
кардинал,  указывая  д'Артаньяну  на  великолепные   доспехи,   которые  ему
предстояло надеть, - и,  когда  мы вернемся,  тогда... ну, тогда мы сведем с
вами счеты!
     - О, ваша светлость, - вскричал д'Артаньян, - снимите с меня гнет вашей
немилости! Будьте беспристрастны, ваша светлость,  если вы убедитесь,  что я
веду себя, как подобает порядочному человеку.
     -  Молодой  человек,  -  произнес  Ришелье,  -  если  мне  представится
возможность сказать вам еще раз  то, что  я сказал сегодня,  обещаю вам  это
сказать.
     Последние  слова  Ришелье  выражали  страшное  сомнение;  они  ужаснули
д'Артаньяна больше,  чем  его  ужаснула  бы  прямая  угроза,  ибо  это  было
предостережение, Итак, кардинал хотел уберечь его от какого-то нависшего над
ним несчастья. Молодой человек открыл было рот для ответа, но надменный жест
кардинала дал ему понять, что аудиенция окончена.
     Д'Артаньян вышел,  но,  когда он  переступил  порог,  мужество едва  не
покинуло его; еще  немного - и он вернулся бы обратно.  Однако  серьезное  и
суровое лицо Атоса внезапно предстало перед его мысленным взором: если бы он
согласился на союз с кардиналом, Атос не  подал бы ему руки, Атос отрекся бы
от него.
     Только этот  страх  и  удержал молодого  человека  -  настолько  велико
влияние поистине благородного характера на все, что его окружает.
     Д'Артаньян спустился по той же лестнице, по которой пришел; у выхода он
увидел  Атоса  и  четырех  мушкетеров,  ожидавших  его  возвращения  и   уже
начинавших тревожиться.
     Д'Артаньян   поспешил  успокоить  их,  и  Планше  побежал  предупредить
остальные посты, что сторожить  более незачем,  ибо  его  господин вышел  из
дворца кардинала целым и невредимым.
     Когда  друзья вернулись в квартиру Атоса,  Арамис и Портос  спросили  о
причинах  этого странного  свидания,  но  д'Артаньян сказал им  только,  что
Ришелье  предложил  ему  вступить  в  его гвардию в чине лейтенанта и что он
отказался.
     - И правильно сделали! - в один голос вскричали Портос и Арамис.
     Атос глубоко задумался и ничего не  ответил. Однако, когда они остались
вдвоем, он сказал другу:
     - Вы сделали то, что должны были сделать, д'Артаньян, но быть может, вы
совершили сшибку.
     Д'Артаньян  вздохнул, ибо этот голос отвечал тайному голосу его сердца,
говорившему, что его ждут большие несчастья.
     Следующий  день  прошел в приготовлениях  к отъезду;  д'Артаньян  пошел
проститься с г-ном де Тревилем. Тогда все думали еще, что разлука гвардейцев
с мушкетерами будет очень  недолгой, так как в  этот  день  король заседал в
парламенте и предполагал выехать на следующее  утро.  Поэтому г-н де Тревиль
ограничился тем, что спросил у д'Артаньяна, не нуждается ли он в его помощи,
но д'Артаньян гордо ответил, что у него есть все необходимое.
     Ночью  солдаты гвардейской роты  Дезэссара сошлись с солдатами из  роты
мушкетеров  г-на  де  Тревиля,  с   которыми  они  успели  подружиться.  Они
расставались в надежде свидеться вновь тогда, когда это будет угодно богу, и
в том случае,  если  это будет ему  угодно. Понятно поэтому, что ночь прошла
как  нельзя более бурно,  ибо в подобных случаях крайнюю озабоченность можно
побороть лишь крайней беспечностью.
     Наутро, при первом звуке труб, друзья расстались. Мушкетеры побежали  к
казармам  г-на  де Тревиля, гвардейцы  -  к казармам г-на  Дезэссара, и  оба
капитана  немедленно  повели свои  роты в  Лувр, где король производил смотр
войскам.
     Король   был  печален  и  казался   больным,  что   несколько  смягчало
высокомерное выражение  его лица. В самом деле, накануне, во время заседания
парламента,  у него сделался приступ лихорадки. Тем не  менее  он не изменил
решения  выехать  в  тот  же  вечер  и,  как  его  ни  отговаривали, пожелал
произвести  смотр своим войскам, надеясь усилием воли побороть завладевавшую
им болезнь.
     После смотра гвардейцы выступили в поход одни, так как мушкетеры должны
были  отправиться  в  путь  лишь  вместе  с  королем,  и  это  дало  Портосу
возможность показаться в своих роскошных доспехах на Медвежьей улице.
     Прокурорша увидела его в новом мундире и на прекрасной лошади, когда он
проезжал мимо ее  окон.  Она любила Портоса  слишком сильно, чтобы отпустить
его  без прощания; знаком она попросила его спешиться и зайти  к ней. Портос
был великолепен: его шпоры бряцали,  кираса блестела, шпага нещадно била его
по ногам. На этот раз у  него был такой грозный вид, что писцы и не подумали
смеяться.
     Мушкетера  ввели  в  кабинет мэтра Кокнара, и  маленькие  серые  глазки
прокурора  гневно блеснули при виде кузена, сиявшего во всем новом. Впрочем,
одно  соображение  немного  утешило мэтра Кокнара:  все  говорило, что поход
будет опасный, и он лелеял надежду, что Портоса убьют.
     Портос сказал мэтру Кокнару несколько любезных  слов и простился с ним;
мэтр Кокнар пожелал ему всяческих успехов. Что касается г-жи  Кокнар, то она
не  смогла удержаться от слез, но ее скорбь не  была  истолкована дурно, ибо
все  знали, как  горячо она была привязана к родственникам, из-за  которых у
нее постоянно происходили жестокие ссоры с мужем.
     Однако  подлинное  прощание  состоялось в спальне у г-жи Кокнар  и было
поистине душераздирающим.
     До   тех  пор,  пока  прокурорша  могла   следить  взглядом   за  своим
возлюбленным, она махала  платком,  высунувшись  из окна так  далеко, словно
собиралась  выпрыгнуть  из  него. Портос принимал все эти изъявления любви с
видом человека, привыкшего к подобным сценам, и, только поворачивая за угол,
приподнял один раз шляпу и помахал ею в знак прощания.
     Что касается Арамиса, то он писал длинное  письмо. Кому? Этого никто не
знал. Кэтти,  которая должна была в  этот же  вечер выехать  в Тур, ждала  в
соседней комнате. ..далее 

Другое творчество Александра Дюма